С подобным опытом пришлось столкнуться в свое время и прусским властям, осуществлявшим колонизационные проекты[450], однако жизнь на юго-восточных границах Российской империи таила в себе неведомые прежде опасности. Немецкие поселения в районе Саратова постоянно подвергались нападениям казахов, которых источники именуют киргизами. А к первым годам существования гернгутерской колонии Сарепта относится рассказ о налете повстанцев из пугачевского войска летом 1774 года. Жители успели уйти в направлении Астрахани, а повстанцы вскоре были обращены в бегство превосходившими их силами правительственных войск. Постоянное изменение целей восставших – участников самого крупного движения социального протеста в Европе до Французской революции – в зависимости от сиюминутных тактических соображений объясняет кажущуюся непоследовательность их отношения к немцам, проживавшим на территории Российской империи. Еще в начальной фазе восстания отмечались случаи перехода немцев, служивших в русской армии, на сторону Пугачева. Некоторым из них за знание языка и компетентность даже поручалось выполнение важных задач в рудиментарном органе управления повстанческим войском – военной коллегии. В декабре 1773 года самозваный император предъявил губернатору осажденного Оренбурга генералу Рейнсдорпу написанную по-немецки прокламацию, содержавшую претензии на неограниченную власть над всеми подданными[451]. Затем, уже в заключительной фазе восстания, на долю повстанцев неожиданно выпала удача, когда к ним присоединилось несколько сотен немецких колонистов со Средней Волги, подобно тому как ранее за Пугачевым пошли представители почти всех категорий податного и обязанного рекрутчиной нерусских народов Урала и Средней Волги, поскольку им он пообещал свободу и защиту их веры и традиций от политики унификации и рационализма нового государственного устройства[452]. Однако тогда же, летом 1774 года, вознамерившись переманить на свою сторону не только православных донских казаков, но и староверов из их числа, Пугачев, выступивший в поход против Екатерины как якобы законный император Петр III, как нарочно заклеймил поместное дворянство как общего врага, не только подчинившего себе всю Россию, но и разрушавшего собственную христианскую традицию, вводя «немецкие обычаи»[453]. Миф о Петре III имел так мало общего с самой его исторической личностью, что новый узурпатор использовал один из главных пунктов обвинения, выдвинутых Екатериной в оправдание совершенного ею государственного переворота, против нее самой и придворного общества[454].
На фоне неудовлетворительных первых результатов переселенческой политики 1760-х годов колонисты из Западной и Центральной Европы не сыграли существенной роли при заселении Южной России под началом «вице-короля» Григория Александровича Потемкина после 1775 года[455]. Если доля немцев в населении Российской империи в период между III и IV ревизиями (1762–1782) выросла почти вдвое (на 94,9 процента), то к пятой ревизии (1796) она увеличилась всего на 11,8 процента. Во всяком случае, балканских славян, румын, греков, армян и даже евреев среди переселенцев было намного больше[456]. После запрета на вербовку людей в Священной Римской империи только Данциг сохранил свою заметную роль в эмиграции немцев в Россию. С июля 1785 года в Новороссию несколькими волнами прибыли несколько сотен крестьян и горожан из Данцига и его окрестностей, среди которых существенную часть составляли обосновавшиеся в закрытых поселениях меннониты[457].
Значительно более продолжительным и устойчивым при императрице Екатерине было воздействие немцев на торговлю, ремесло, науку и культуру России. Несмотря на обилие отдельных исследований, до сих пор нет обобщающей работы, посвященной роли немецких общин Петербурга и Москвы в политике и общественной жизни России в послепетровскую эпоху[458]. Лучше исследована роль немецких специалистов в создании научного знания в годы правления Екатерины. Преимущественно немецким ученым, отправлявшимся в экспедиции, анализировавшим и публиковавшим материалы, собранные другими исследователями для Академии наук, Вольного экономического общества и органов власти империи, екатерининское правительство было обязано самыми удачными научными описаниями новых южных провинций, Поволжья и Урала, а также Сибири, Каспийского моря и Кавказа. В изучении территорий, их жителей и возможностей экономического развития с 1768 года принимали участие, в частности, Иоганн Антон Гюльденштедт, Карл Хаблитцл (Габлиц), Петер (Петр) Симон Паллас, Иоганн Петер Фальк, Иоганн Готлиб Георги, Георг Мориц Ловиц и Карл Генрих Мерк. Статистики и политэкономы: Бенедикт Франц Иоганн Герман, Генрих Фридрих (Андрей Карлович) Шторх, Вильгельм Христиан Фрибе и Карл Теодор Герман – в своих трудах-обозрениях Российской империи, написанных в 1790-е годы, в значительной мере опирались на результаты, полученные этими экспедициями[459]. Исследования последних тридцати лет вновь открыли существование также и значительного числа немецких предпринимателей – арендаторов государственных и владельцев собственных типографий, книготорговцев и основателей читательских обществ и библиотек, активно участвовавших в распространении культуры чтения в России. Например, в Петербурге среди них были Иоганн Михаель Гартунг, Иоганн Якоб Вейтбрехт, Иоганн Карл Шноор, Христиан Фридрих Клейн, Бернгард Геке, Бернгард Теодор и Иоганн Готлиб Иммануэль Брейткопфы, Иоганн Захариас Логан, Теодор Дальгрен, Фридрих Мейер, Иоганн Даниель Герстенберг, Герман Йохан Клостерманн и другие, в Москве – Фридрих Гиппиус, Кристоф Клауди, Христиан Людвиг Вефер, Христиан Рюдигер, Якоб Бибер, в остзейских провинциях – Иоганн Фридрих Харткнох-старший и Харткнох-младший из Риги, Петер Эрнст Вильде из Оберпалена[460].
Екатерина, путешествуя по империи, так и не почтила своим посещением, к их великому разочарованию, своих немецких подданных, проживавших на Волге и в Новороссии[461], однако приняла личное участие в поиске и приглашении в Россию немецких (и вообще немецкоязычных, например швейцарских) специалистов из разных областей, а также ученых – тех, кто прежде не давал повода подозревать себя в излишней педантичности, кто заработал себе репутацию на ниве практической деятельности, обладая универсальными навыками и организаторским талантом. Узнав в 1766 году о решении Леонарда Эйлера вернуться из Берлина в Петербург, она обратилась к канцлеру Михаилу Илларионовичу Воронцову – своему самому высокопоставленному чиновнику – и Никите Ивановичу Панину – фактическому руководителю Коллегии иностранных дел – с просьбой обеспечить достойную встречу в России «acquisition aussi importante» («этому весьма важному приобретению») и «ce grande homme» («этому великому человеку») и подыскать приличествующую его заслугам должность в Академии наук[462]. Из немецких ученых Екатерина питала особое расположение к Петру Симону Палласу – уроженцу Берлина, человеку самых разносторонних знаний. Она проявляла интерес к его экспедициям, ценила его географические сочинения, рекомендовала включить его Естественную историю (Naturalhistorie) в «книгу для чтения в будущих нормальных школах», похвально отзывалась о его Flora Rossica в письмах к Гримму и даже привлекала Палласа в качестве эксперта в своих кропотливых лингвистических изысканиях[463].
В 1762 году пастор лютеранской церкви Петра и Павла в Петербурге Антон Фридрих Бюшинг, географ и теолог из Штадтхагена, преобразовал приходскую школу, существовавшую при церкви, в немецкоязычную гимназию – первую за пределами остзейских провинций. А уже вскоре – в 1765 году – он отверг очень выгодные предложения и покинул Россию, поскольку был связан обещанием переехать в Геттинген. Это еще одна причина, почему Екатерина так хвалила его надежность и честность, даже когда вела с ним переговоры о возвращении в Россию. Тем не менее Бюшинг остался в Геттингене, а впоследствии перебрался в Берлин, где занял должность директора знаменитой протестантской гимназии «У серого монастыря» (zum Grauen Kloster). Однако, находясь в Германии, он представлял для императрицы едва ли не бóльшую ценность, поскольку, подобно историку и публицисту Августу Людвигу фон Шлёцеру и даже конкурируя с ним, занимался популяризацией научных знаний о России[464]. За публикациями Бюшинга Екатерина внимательно следила, и в 1788 году ей представился замечательный повод к искреннему веселью, когда в одной из задержанных российскими властями и затем расшифрованных депеш баварского посланника она узнала отрывок из описания России, автором которого был Бюшинг: «Отдав перелюстр[ацию], смеялись насчет министра Баварскаго, который выбрал из Бишинга описание России. Лучше бы послал книгу»[465].
